[lesneg]

20.05.2013 в 01:59

Пишет  Элайджа Бейли:

[0:43:35] джальд: ебаный стыд вообще, мрвл фэмили коснулась стартрека
жили себе киркоспоки, сулучехов и маккой чехов
мрвл балаганом привез кирк/маккой, скотти/чехов и урчит как котёнок
[0:44:21] Белка: причем замечу, упоротые каноноёбы набежали в ребутный мувиверс, обмазываются им, повизгивают и испускают любовь во все стороны



Кову у меня теперь для всего.



ОЧЕНЬ ЛЕНЬ ВСЁ ВЫЧИТЫВАТЬ.
Надо написать пост о своих отношениях с СТ-фандомом. Следующий. Этот слишком важный.

Написал Белке Скотти | Чехов:

***
Чехов похож на компьютер: он дьявольски умён, этакая ходячая энциклопедия, и ровно так же глуп. Когда-нибудь он станет прославленным капитаном, быть может, даже адмиралом, если до этого его не перемолет в мясорубке сложных межличностных отношений.
(Капитан тоже знает кучу всякой ерунды, но он преподносит эту информацию играючи, бравируя - называет космические станции ойкумены на А, чтобы соблазнить хвостатую девицу в баре, на спор выдаёт все элементы таблицы Менделеева, перечисляет Маккою симптомы чахотки с какой-то планетки класса М, просто чтобы тот убрал от него своей гипошприц (чёрта с два Маккой убирает, напротив, вдавливает иглу в капитанскую шею с какой-то мстительной силой).
Чехов делает всё то же самое с неуклюжестью полуторамесячного щенка.
Кроме втыкания гипошприцев, конечно.
Слава богу).
- Мистер Скотт! - восторженно начинает Чехов, и Скотти едва не падает со стула от неожиданности. - А вы знали, что в действительности бигли были выведены в России специально для царской семьи...
Скотти в упор не понимает, как можно быть настолько умным, но при этом продолжать коверкать добрую половину английских звуков. Когда Чехов волнуется, его речь спотыкается и трясётся, будто попавший в ионный шторм шаттл.
А волнуется Чехов всегда.
- Какого, с позволения сказать, чёрта ты тут забыл, энсин? - ворчит Скотти. Он больше злится из-за того, что Чехов застукал его спящим за столом, чем из-за самого наличия Чехова в инженерном отсеке.
Лицо Чехова трагично вытягивается.
- Мне нельзя? - неуверенно говорит он: несчастные английские звуки расползаются, а не успевшие удрать - грубеют, теряют плавность. - В уставе ничего не сказано, но если мне нельзя...
- Тебе можно! - орёт ему вслед Скотти. - Просто ты мог постучать, не знаю, уронить что-нибудь, прежде чем пугать меня до полусмерти, господь милосердный...
Уговаривать Чехова не нужно. Он уже приземляется на соседний стул, и Скотти, мученически вздохнув, готовится слушать двухчасовую лекцию о выведенных специально для русской царской семьи биглях.

***
Иногда Скотти таскает за собой Чехова по инженерному отсеку - хотя, вернее сказать, это Чехов таскается следом за Скотти.
Сам он не против: все инженеры знают внутренности Энтерпрайз как свои пять пальцев, и порой Скотти просто разрывает от желания рассказать, насколько же прекрасен его корабль.
- Это ядро, - гордо говорит Скотти, показывая на пульсирующий свет, надёжно скрытый за антирадиационным куполом. - Сердце Энтерпрайза. Его душа.
- Я знаю, что такое ядро, - отвечает Чехов и без перехода выдаёт целую энциклопедическую статью - так быстро, что Скотти едва успевает его прервать.
- Хватит, хватит, боже мой, - в панике говорит он, - это не экзамен, хватит.
Его немного задевает то, что Чехов знает о варп-двигателях больше, чем он сам.
- Теория - не всё, - ворчливо замечает Скотти. - А вот если случится что-нибудь непредвиденное? Если ты останешься один на весь отсек, Павел? Сможешь справиться с этим красавцем?
Чехов аж бледнеет.
- Я не инженер, - бормочет он.
Скотти становится совестно.
- А хотел бы быть? - спрашивает он с намеренным равнодушием в голосе. - Всему тебя, конечно, не научишь, очень много тонкостей, сам понимаешь, быть инженером - это тебе не пустяки, но кое-чему я бы, пожалуй...
- Да! - выпаливает Чехов с таким восторгом, словно он не энсин Энтерпрайза, а девица на выданье, которой Скотти только что сделал предложение. - Да, мистер Скотт, я был бы счастлив, спасибо!
От такого бурного восторга Скотти даже теряется.
- И можете называть меня Пашей, сэр! - припечатывает Чехов. В ответ на озадаченный взгляд Скотти он добавляет: - Это уменьшительная форма от "Павла". Это как, не знаю, ваше имя ведь Монтгомери? Это как назвать вас, эм, "Монти".
- Пожалуйста, называй меня Скотти, - с умоляющими нотками в голосе просит Скотти.
Он не планировал переходить с Чеховым на короткую ногу (они ведь даже не пили вместе) - трудно отказать себе в возможности побыть "мистером Скоттом" хоть для кого-нибудь, кроме отмороженного Спока (словно на Дельта Веге околачивался не он сам, а это остроухое хладнокровное), но перспектива стать "Монти" так ужасна, что Скотти моментально забывает о тщеславии.

***
Скотти и не планировал пить с Чеховым - сколько этому Чехову лет? Шестнадцать? Он выглядит на шестнадцать, а за спаивание шестнадцатилетних (даже из репликатора) можно здорово получить. Можно было бы, если бы капитаном Энтерпрайза был не Джеймс Тиберий Кирк.
- Мне семнадцать, - обиженно замечает Чехов.
- Сколько-сколько? - переспрашивает у него капитан. - Пятнадцать? А выглядишь на все четырнадцать.
Скотти уверен на девяносто процентов, что Кирк знает личные дела своего экипажа наизусть, всех, каждого, от места рождения до перечня аллергических реакций (Кирк при нём перечислил Маккою все детские болезни Ухуры, то ли чтобы избежать кары гипоспреем, то ли чтобы заставить Ухуру покраснеть.
- Какого чёрта, - возмутился Маккой, - это информация доступна только медицинскому персоналу.
- Ну ой, - ответил капитан. - Хочешь, переоденусь в синее?).
Остаётся только гадать, где капитан Джеймс Тиберий Кирк раздобыл нереплицированную русскую водку.
Русская водка, по мнению Скотти, - это ужас и кошмар. Её следовало бы запретить, но Чехов выглядит счастливым, а Скотти давно уже пришёл к выводу, что счастливый Чехов ему нравится куда больше Чехова несчастного.
(Хотя бы потому, что счастливый Чехов не ноет и не строит оленьи глаза, что недостойно звания энсина Энтерпрайза).
- Пайк с тебя шкуру сдерёт, - доверительно говорит Скотти.
Кирк улыбается так, что у Скотти начинают болеть скулы.
- Он не узнает, разве что Спок ему расскажет... Да брось ты, Скотти, так говоришь, словно не учился в Академии. Всех в Академии спаивают - тебя спаивали, меня спаивали, Чехова тоже наверняка, а, энсин? Энсин? Смир-рно!
Чехов комично выпрямляется, на ходу теряя способность контролировать собственные конечности. Кирк злодейски хохочет, Чехов пытается выглядеть обиженным, но через пару мгновений начинает улыбаться сам.
- Нас не атакуют толпы злобных клингонов, небо над нашими головами чистое и спокойное, как сказал бы Боунс - ад в обёртке из тьмы и пустоты, зато безопасный и тихий. - Кирк потягивается. - В свободное от дежурства время мы должны заниматься тимбилдингом, правильно? Вот этим мы и занимаемся. Расслабься, Скотти.
Скотти вздыхает.
- По-моему, кое-кому достаточно тимбилдинга на сегодня, - говорит он, указывая на Чехова, который дремлет, положив подбородок на ладонь.
Коварству капитана нет пределов.
- Оставляю его на тебя, - ухмыляется он, быстро и тихо выскальзывая из своего кресла. - Жду утром снимков со страдающим от похмелья Чеховым. Спокойной ночи!
Он исчезает из инженерного отсека с завидной скоростью, Скотти остаётся только послать ему вслед приглушённое проклятье.
- Капитан, - патетично говорит он спящему Чехову. - А ведь старая шотландская мудрость гласит, что корабль не должен страдать похмельем без своего капитана...
Он с сомнением оглядывает Чехова, голова которого уже сползла с руки на столешницу. Позади него мягко светят синие огни отсека, очерчивая буйные чеховские кудри. Он выглядит умиротворённым.
Скотти охватывает нетрезвое умиление.
- Ладно, - ворчит он, - так и быть. Хочешь спать здесь - валяй. К утру ты покроешься инеем.
В инженерном отсеке холодно - пожалуй, это самое холодное место на корабле. Скотти сдаётся и накидывает на Чехова одеяло спустя пару минут бессмысленных нарезаний кругов по каюте.

***
Самое отвратительное здесь то, что похмельем наутро страдает только Скотти. Хуже этого только невыносимое предательство Чехова: Кирк получает снимки с растрепанным, измученным Скотти ещё раньше, чем оный успевает продрать глаза.
В ответ Кирк присылает им фото жизнерадостного себя и пометку, что дежурство начинается через двадцать минут. У этого парня, тоскливо думает Скотти, жалость отсутствует как явление.
Машины гудят, их гудение заглушает звонкий голос Чехова.
- ... я всегда таким был - быстро пьянею, зато утром ничего не болит!
Он аж светится. От этого неуёмного свечения у Скотти начинают болеть зубы.
- Кофе! - объявляет Чехов. - Не из репликатора! Капитанский.
- Утром я немного почитал, - счастливо продолжает он, полностью игнорируя многозначительные взгляды Скотти. - Думаю, теперь, даже если я останусь один на весь инженерный отсек, корабль будет работать.
- Лучше бы ему работать, - ворчит Скотти. - Если ты сломаешь мой корабль, я...
Придумать достойное наказание ему не удаётся, и он оставляет это дело на фантазию Чехова.
- Наш корабль, - провозглашает Чехов, и от негодования у Скотти кофе проливается через ноздри. - Ладно, я пойду в свою каюту, - продолжает Чехов. - Увидимся вечером!
Похоже, выбора у Скотти просто нет.

***

Написал в рамках адского флэшмоба, который начался ТУТ и продолжился тут (никого не забыл, котаны?) про Маккоя, которому не удалось удрать от торпеды-дуры, НЕ СВЕЗЛО, ну вы поняли:

***
Джим завёл привычку во время разговора смотреть не в лицо Маккою, а на его руку. Любой человек поэтичнее отводил бы глаза, а этот - пялился, будто отливающий серебром металл был последней реальной вещью в окончательно сбрендившем мире.
Поначалу Маккой многозначительно шевелил пальцами - неразработанные пока шарниры тягуче и едва различимо шипели, пощёлкивали, больше фантомное ощущение, чем действительность, - но Джима это едва ли смущало. Он только поднимал глаза на мгновенье, непонимающе хмурился, прежде чем снова уставиться на руку.
- Не больно? - спросил он.
- Не больно, - сердито ответил Маккой.
Раньше он мог хотя бы закрыться в медотсеке - теоретически, потому что не было ещё двери, способной остановить Джеймса Тиберия Кирка. Теперь - до пятилетней миссии всего ничего - им абсолютно нечего было делать, а праздность действовала на Джима разлагающе.
- Пообещай мне, что не прикончишь себя до начала миссии, - сказал Маккой.
Джим отвёл взгляд от толпы пьяных кадетов и ответил, обращаясь, само собой, к руке Маккоя, а не к нему самому:
- О чём ты, Боунс?
- Ты - маленький селфдеструктивный ублюдок, - тихо ответил Маккой, - которому проще позволить себя избить, чем понять, что в... этом, - он шевельнул пальцами, - нет твоей вины. Твоя психика - чёртова чёрная дыра, к которой даже пытаться подойти - гиблое дело.
Джим уже порядочно выпил, его глаза нездорово блестели.
- Ты постоянно мне это говоришь, и я всё ещё жив, - огрызнулся Джим и вдруг замолк, как обрубило. Он поднял глаза на лицо Маккоя и очень быстро их опустил, то ли растерянно, то ли смущённо.
- Чёрт возьми, Боунс, - прошептал он, - ты мой врач, а не психоаналитик.
С этими словами он попытался улизнуть, но Маккой схватил его за рукав куртки.
- Никакой. Необдуманной. Ерунды. Слышишь меня?
- Я слышу тебя, - ответил он и повторил: - Я тебя слышу.
Маккой разжал пальцы, поняв, что схватил слишком сильно. Была бы кожа, а не куртка - остались бы синяки.
Джим уже растворился в толпе, ловко и умело пробираясь меж извивающихся под музыку тел.
Под пальцами Маккоя хлопнул и рассыпался стакан. Поймав на себе сочувствующий взгляд бармена, он выругался.

Один из профессоров в Академии говорил, что нет лучшей панацеи от дурных воспоминаний, чем космос.
Профессор этот был невероятно старым, тщедушным и сгорбленным, из породы старых циников. Только теперь Маккой понял, что он имел в виду: после заварушки с Ханом ему перестала сниться бывшая жена - он мог не вспоминать о ней вовсе, хотя когда-то думал, что этот разрыв оставил на нём рану, которая не заживёт никогда. Вместо Джоселин Маккою теперь снилась взрывающаяся торпеда и мёртвый Джим. Иногда он умирал от взорвавшейся торпеды. Иногда - на хирургическом столе, на руках Маккоя. Иногда он просто лежал на кушетке, с кожей, лопнувшей от радиации, а потом садился и молча смотрел перед собой кровоточащими глазами.
Однажды ему приснилась поминальная служба. Торжественную речь читал Пайк, такой же мёртвый, как и лежащий в гробу Джим.

Джим вернулся под утро, страшно пьяный, с разбитым лицом. Судя по всему, кто-то грохнул о его лицо бутылку.
- Твою же мать, - злобно рявкнул Маккой.
- Я солгал, - ответил ему Джим, и Маккой втащил его в комнату, под лампу, и с силой сдавил его подбородок пальцами левой руки. Джим не вырывался, зато пытался говорить: - Мы подрались, а потом они угостили меня выпивкой.
По крайней мере это объясняло, почему после выброса адреналина он не протрезвел.
Маккой старательно изучил глубокий порез - Джим не шевелился. Он вздрогнул только раз, когда пальцы коснулись кожи.
- Холодно, - удивлённо сказал он.
- Потому что это металл, умник.
- Я думал, там есть... мннн... терморегуляция.
- Есть, - не стал спорить Маккой. Джим вздрогнул, когда он впрыснул ему в шею противостолбнячное. - Но ты этого не заслужил.
Меньше всего Маккой ожидал, что Джим притихнет: он не возмутился ни когда получил второй укол, ни когда Маккой принялся обрабатывать рану. Когда он отпустил Джима, на его подбородке красовались два красных пятна в тех местах, где кожи коснулись пальцы.
- Свободен, - проворчал Маккой.
Джим не двигался.
- Нет, - ответил Маккой раньше, чем услышал вопрос. - Нет. Проваливай. В общежитии полно свободных комнат.
- Тут есть диван.
- Нет, - повторил Маккой, уже поняв, что битва проиграна.

Он не слышал, как Джим сходил в душ, и как он потрошил казёный шкаф в поисках подушки, но проснулся моментально, стоило ему услышать голос.
- Мне жаль, Боунс.
Маккою хотелось бы описать, насколько жаль ему самому, и насколько страшно и дурно от одной только мысли, но они наверняка имели в виду разные вещи.
Он промолчал.
- Тебе было страшно? Тогда, перед торпедой?
- Как никогда в жизни, - хрипло ответил Маккой. - Почти.
Он уже не спал, просто лежал с закрытыми глазами.
Солнце наверняка взошло, но окна были затянуты экранами, и в комнате стояла тьма.
Кровать Маккоя прогнулась, но он не сдвинулся с места, только попытался убрать руку, но Джим её удержал. Пальцы у него были холодными - это Маккой почувствовал, когда Джим прикоснулся к месту, где смыкались плоть и металл.
У протеза был один плюс: на пальцах стояли датчики, фиксирующие пульс. Сердце Джима колотилось как ненормальное, но оно всегда билось чуть быстрее нормы.
- Один из парней, с которыми я познакомился, сказал, что у его сестры стоит протез ступни. Есть технология, позволяющая наносить на металл искусственную кожу. Её нога, так он сказал, выглядит совсем как настоящая.
- Я врач, Джим, - почти не размыкая губ, ответил Маккой. - Я знаю это.
Больше Джим ничего не говорил, только ощупывал руку, будто впервые в жизни. Маккой не мог чувствовать его прикосновений, он просто знал о них - их фиксировали датчики, тысячи датчиков, вплавленных в металл, ювелирная, чёрт возьми, работа. Это убаюкивало. Если Джиму хотелось сидеть в изголовье его кровати и держать его за руку - кем был Маккой, чтобы его останавливать, тем более, что присутствие Джима отгоняло кошмары.
По крайней мере, ту их часть, что включала в себя гроб, кровоточащие глаза и растрескавшуюся от радиации кожу.